Неточные совпадения
Доктор Герценштубе и встретившийся Ивану Федоровичу в больнице
врач Варвинский на настойчивые вопросы Ивана Федоровича твердо отвечали, что падучая болезнь Смердякова несомненна, и даже удивились вопросу: «Не притворялся ли он в день катастрофы?» Они дали ему понять, что припадок этот
был даже необыкновенный, продолжался и повторялся несколько дней, так что жизнь пациента
была в решительной опасности, и что только теперь, после принятых мер, можно уже сказать утвердительно, что больной останется в живых,
хотя очень возможно (прибавил доктор Герценштубе), что рассудок его останется отчасти расстроен «если не на всю жизнь, то на довольно продолжительное время».
Пущин
был болен, но так как он действительно
хотел объехать все места поселения декабристов для беседы с товарищами о тогдашнем политическом положении на Западе, то ему пришлось пользоваться свидетельством
врача о мнимых болезнях.
Б. Что же касается, в частности, до находящегося на скамье подсудимых больного пискаря, то
хотя он и утверждает, что ничего не знал и не знает об этой истории, потому-де, что
был болен и, по совету
врачей, лежал в иле, но запирательству его едва ли можно дать веру, ибо вековой опыт доказывает, что больные злоумышленники очень часто бывают вреднее, нежели самые здоровые.
Б. Пискарь без имени и отчества, известный под названием Ивана Хворова — по обвинению в знании изложенных выше поступков и деяний и в недонесении об них подлежащей власти; причем
хотя и не
было с его стороны деятельного участия в заговоре, но сие произошло не от воли его, а от воспрепятствования хворостью, по предписанию
врачей.
Хотя по действиям дьякона можно
было заключить, что он отнюдь не
хотел утопить
врача, а только подвергал пытке окунаньем и, барахтаясь с ним, держал полегоньку к берегу; но три человека, оставшиеся на камне, и стоявшая на противоположном берегу Фелисата, слыша отчаянные крики лекаря, пришли в такой неописанный ужас, что подняли крик, который не мог не произвесть повсеместной тревоги.
Саше велели раздеться. Суровцев внимательно рассмотрел его и не нашел никакого порока, а Хрипач убедился, что Саша вовсе не барышня.
Хотя он и раньше
был в этом уверен, но считал полезным, чтобы впоследствии, если придется отписываться на запросы округа,
врач гимназии имел возможность удостоверить это без лишних справок.
«Я ни в чем не виноват, — думал я упорно и мучительно, — у меня
есть диплом, я имею пятнадцать пятерок. Я же предупреждал еще в том большом городе, что
хочу идти вторым
врачом. Нет. Они улыбались и говорили: «Освоитесь». Вот тебе и освоитесь. А если грыжу привезут? Объясните, как я с нею освоюсь? И в особенности каково
будет себя чувствовать больной с грыжей у меня под руками? Освоится он на том свете (тут у меня холод по позвоночнику…).
Нет, я, заболевший этой ужасной болезнью, предупреждаю
врачей, чтобы они
были жалостливее к своим пациентам. Не «тоскливое состояние», а смерть медленная овладевает морфинистом, лишь только вы на час или два лишите его морфия. Воздух не сытный, его глотать нельзя… в теле нет клеточки, которая бы не жаждала… Чего? Этого нельзя ни определить, ни объяснить. Словом, человека нет. Он выключен. Движется, тоскует, страдает труп. Он ничего не
хочет, ни о чем не мыслит, кроме морфия. Морфия!
Я
хотел было снова обратиться к М. Я. Мудрову; но Писарев, по общему совету наших общих приятелей, пожелал лечиться у первого тогда практика в Москве, которого сами доктора называли «князем
врачей», Григорья Яковлевича Высоцкого.
Мы
хотели указать на наших ученых — на то, как г. Вельтман считал Бориса Годунова дядею Федора Ивановича; как г. Сухомлинов находил черты народности у Кирилла Туровского, потому что у него, как и в народных песнях, говорится: весна пришла красная; как г. Беляев доказывал, что древнейший способ наследства —
есть наследство по завещанию; как г. Лешков утверждал, что в древней Руси не обращались к знахарям и ворожеям, а к
врачу, который пользовался особенным почтением; как г. Соловьев (в «Атенее») уличал г. Устрялова в том, что он вместо истории Петра сочинил эпическую поэму, даже с участием чудесного; как г. Вернадский сочинил историю политической экономии по диксионеру Коклена и Гильомена; как г.
Любовь. Доктор Лещ… Тюремный
врач… Какая честь
быть в родстве с таким… Ты что —
хочешь в столовую?
Убитый мною Алексей Константинович Савелов
был моим товарищем по гимназии и университету,
хотя по специальностям мы разошлись: я, как вам известно,
врач, а он окончил курс по юридическому факультету.
Но я тогда так мало
был образован по медицинской части, что почти ничего не понял,
хотя слушал с таким вниманием, что до сих пор помню красноречивое вступление ветеринарного
врача.
Я не пленить
хочу моими сочинениями, а
быть полезным, сообщая чрезвычайно важную теорию, доселе от внимания величайших
врачей ускользнувшую, ныне же недостойнейшим из учеников Иппократа наукообразно развитую и наблюдениями проверенную.
Он
был врачом, но года три назад взял на заводе пай и стал одним из хозяев и теперь не считал медицину своим главным делом,
хотя и занимался практикой.
Это значит, что
врачи не нужны, а их наука никуда не годится? Но ведь
есть многое другое, что науке уже понятно и доступно, во многом
врач может оказать существенную помощь. Во многом он и бессилен, но в чем именно он бессилен, может определить только сам
врач, а не больной; даже и в этих случаях
врач незаменим,
хотя бы по одному тому, что он понимает всю сложность происходящего перед ним болезненного процесса, а больной и его окружающие не понимают.
Врач определил у больного брюшной тиф, а на вскрытии оказалось, что у него
была общая бугорчатка, — позор
врачам,
хотя клинические картины той и другой болезни часто совершенно тожественны.
Вдруг мать потребовала у дежурного
врача немедленной выписки ребенка; никаких уговоров она не
хотела слушать: «все равно ему помирать, а дома помрет, так хоть не
будут анатомировать».
В каждой больнице работают даром десятки
врачей; те из них, которые
хотят получать нищенское содержание штатного ординатора, должны дожидаться этого по пяти, по десяти лет; большинство же на это вовсе и не рассчитывает, а работает только для приобретения того, что им должна
была дать, но не дала школа.
По законам вестготов,
врач, у которого умер больной, немедленно выдавался родственникам умершего, «чтоб они имели возможность сделать с ним, что
хотят». И в настоящее время многие и многие вздохнули бы по этому благодетельному закону: тогда прямо и верно можно
было бы достигать того, к чему теперь приходится стремиться не всегда надежными путями.
Человек без вести пропал в доме! Горданов решительно не знал, что ему думать, и считал себя выданным всеми… Он потребовал к себе следователя, но тот не являлся,
хотел позвать к себе
врача, так как
врач не может отказаться посетить больного, а Горданов
был в самом деле нездоров. Но он вспомнил о своем нездоровье только развязав свою руку и ужаснулся: вокруг маленького укола, на ладони, зияла темненькая каемочка, точно бережок из аспидированного серебра.
У меня не
было случая с ним познакомиться в те зимы,
хотя я посещал один музыкальный салон, который держала учительница пения, сожигаемая также страстью к сцене и как актриса и как писательница. Она состояла в большой дружбе с семейством Рубинштейна (по происхождению она
была еврейка); у нее часто бывал его брат, в форме военного
врача; но Антон не заезжал.
Прошли года. К концу 1889 года, когда я стал проводить в Ницце зимние сезоны, доктора Якоби там уже не
было. Он не выдержал своего изгнания,
хотя и жил всегда и там"на миру"; он стал хлопотать о своем возвращении в Россию. Его допустили в ее пределы, и он продолжал заниматься практикой, сделался земским
врачом и кончил заведующим лечебницей для душевнобольных.
Я на это возражал; если бы он и в таком случае остался служить, то ему просто нельзя
было бы подавать руки, но то, что он и без этого целый ряд лет прослужил полицейским
врачом, достаточно его характеризует с политической и общественной стороны,
хотя я не отрицаю, что человек он милый.
Обозные почувствовали сомнение,
хотели задержать
врача, он повернул лошадь и ускакал, а солдаты
были без винтовок.
За ужином главный
врач, вздыхая, ораторствовал: — Да! Если мы на том свете
будем гореть, то мне придется попасть на очень горячую сковородку. Вот приходил сегодня наш хозяин. Должно
быть, он
хотел взять три мешка рису, которые зарыл в погребе; а их уж раньше откопала наша команда. Он, может
быть, только на них и рассчитывал, чтобы не помереть с голоду, а
поели рис наши солдаты.
Помощник дивизионного
врача был человек с живою душою. Своим дряхлым и туповатым патроном он вертел, как
хотел. Но тут, в первый раз за всю их совместную службу, дивизионный
врач сверкнул глазами и рявкнул на него...
— То
есть, вы понимаете! Ведь у нас там форменный грабеж! — взволнованно рассказывал он нам. — Фальшивые счета, воровство, подложные ведомости… И представьте себе, они меня от всего
хотят устранить! Я — делопроизводитель, а составить отчетную ведомость на фураж главный
врач приглашает делопроизводителя соседнего полка!
Далее, немало
было сестер из аристократических семей, с большими связями. За немногими исключениями, сестры эти являлись истинными бичами тех врачебных учреждений, где они служили. К обязанностям сестры они
были приспособлены очень мало, исполняли только те назначения
врачей, какие им
было угодно, самих
врачей не ставили ни в грош и вертели всем учреждением, как
хотели. Всю свою деятельность здесь они превращали в один сплошной, веселый и оригинальный пикник с штабными генералами и офицерами.
Но вот чего совершенно
было невозможно понять: уже в течение месяца Мукден
был центром всей нашей армии; госпиталями и
врачами армия
была снабжена даже в чрезмерном изобилии; и тем не менее санитарное начальство никак не умело или не
хотело устроить в Мукдене постоянного госпиталя; оно довольствовалось тем, что хватало за полы проезжие госпитали и водворяло их в свои бараки впредь до случайного появления в его кругозоре новых госпиталей. Неужели все это нельзя
было устроить иначе?
— Впрочем, — продолжал
врач, — способ, о котором я упомянул, требует большой осторожности и потому опасен. В последнюю свою болезнь папа Иннокентий Восьмой
хотел прибегнуть к нему. Сделали сначала опыт над тремя десятилетними мальчиками; но как опыт не совсем удался и дети умерли, то и святой отец не соизволил подвергнуться ему. Остается многожелчному
быть как можно смирнее и уступчивей, а тому, у кого недостает желчи, более приводить кровь свою в движение.
— Я здесь как
врач около больной, — спокойно, настолько, насколько это
было возможно в его положении, отвечал Федор Осипович,
хотя это «зачем» больно резануло его по сердцу.
— Вы
хотите быть женщиной-врачом?